Новости Тюмень Vesti72.ru

Дон Жуан: история болезни

Свою версию истории великого соблазнителя показал Новокузнецкий драматический театр в рамках фестиваля «Театральный перевал». Трагедию по пьесе Жана Батиста Мольера поставил режиссер Роман Феодори, уже знакомый тюменскому зрителю.
Несколько лет назад Роман Феодори, тогда носивший фамилию Ильин, поставил в молодежном театра «Ангажемент» спектакль «Двенадцатая ночь» по пьесе другого классика – Вильяма Шекспира. Постановка вызвала жаркие споры в тюменском театральном сообществе: вопросы вызывала ставка на своеобразный режиссерский язык, в котором шекспировский текст сочетался даже не с пластикой – с ритмикой.
В новокузнецком «Дон Жуане» – отголоски этого метода и множества других. Кажется, спектакль сделан по принципу «все лучшее сразу»: цвета – черные и красные, сплетения обнаженных тел на занавесе и подвижных декорациях, мрачная музыка, большой крест на канатах, то появляющийся из-под потолка, то исчезающий.
У Романа Феодори свой взгляд на «Дон Жуана»: здесь не мольеровская сатира на лицемерие благородного сословия, а скорее антиклерикальная трагедия с сильным уклоном в мистицизм. Спектакль начинается со сцены причастия героя в детстве (в постановке задействованы дети – артисты новокузнецкого театра-студии «Юность»). Маленький Дон Жуан принимает из рук матери облатку, но не пьет Христову кровь, выбивая чашу из рук священника. Та же сцена годы спустя – все этапы ритуала повзрослевший Дон Жуан проходит с преувеличенным послушанием. Перед нами иллюстрация: первый опыт лицемерия, с которого и начинается мрачный мир героя, в котором все превращается в насмешку. Вот соблазнитель путем восхвалений и нехитрых манипуляций с костюмом «преображает» обычную крестьянскую девушку. Но торжество индивидуальности длится недолго: в конце первого акта сцена наполняется женщинами разных возрастов, «преображенными» как под копирку: одинаковые платья, каблуки, распущенные волосы, восторженные оды соблазнителю.
Здесь все «не по правде», все игра, в которую заигрался герой. Вот элемент игры – песок. Герои бесконечно пересыпают его из туфель, карманов, из руки в руку. У актрисы Марии Стринады, играющей практически все женские роли, – пластика сломанной куклы. Статуя Командора – молчаливая фигура в красном одеянии – присутствует на сцене чаще всего как декоративный элемент. Рабочие переставляют декорации, костюмеры переодевают актеров прямо на сцене. Постепенно вмешательство персонала становится все более активным: вот женщина-костюмер надевает новый камзол на бьющегося в истерическом припадке Дон Жуана с терпением и настойчивостью опытной медсестры. Вот в самом финале герой бросается на когда-то покинутую им Эльвиру, соблазнившись недоступностью – девушка решила стать монахиней. Героиню спасают работники сцены: простые парни в спортивных костюмах выскакивают из-за кулис и предотвращают попытку изнасилования самым народным способом: навалившись на героя всей толпой.
Дон Жуан здесь фигура спорная. Он то шаловливый мальчишка, то манерный соблазнитель, то просто дьявол во плоти. Для Евгения Лапшина это первая серьезная роль, и актер характеризует своего персонажа как «сборный образ»: способы его решения актер искал в фильмах, других пьесах и героях. В результате Дон Жуан получился под стать спектаклю – скроенный из отдельных впечатлений, как из лоскутков, рассыпающийся, расклеивающийся, изменчивый на уровне патологии. К психиатрии отправляет и одна из главных концептуальных идей спектакля: одна актриса (Мария Стринада) играет и всех возлюбленных Дон Жуана и его мать, один актер (Андрей Ковзель) – отца и Статую Командора.
В «Двенадцатой ночи» Роман Феодори поставил под вопрос знаменитый хеппи-энд. В «Дон Жуане» финал тоже с сюрпризом: герой не проваливается в преисподнюю, нет и последней реплики слуги Сганареля о незаплаченном жаловании. Наказание Дон Жуана – не ад, а полное и беспросветное одиночество: убитого то ли метафизически, то ли реально отца заворачивают в ковер работники сцены, они же уносят со сцены рыдающую Эльвиру, а верный слуга сам оставляет своего хозяина, наконец не выдержав службы «исчадию ада». Свои последние реплики великий соблазнитель произносит, сжавшись в типичной позе, в которой у нас принято играть сумасшедших, и в это время работники сцены спокойно и деловито разбирают декорации его и без того неустойчивого мира. Диагноз очевиден: человек, потерявший веру, обречен на одиночество.
Источник